Послушать можно здесь: www.youtube.com/watch?v=S4_AbgSMA6c

It's late at night and I can't sleep
Missing you just runs too deep
Oh I can't breathe thinking of your smile

Every kiss I can't forget
This aching heart ain't broken yet
Oh God I wish I could make you see
Cuz I know this flame isn't dying
So nothing can stop me from trying

Baby you know that
Maybe it's time for miracles
Cuz I ain't giving up on love
You know that
Maybe it's time for miracles
Cuz I ain't giving up on love
No I ain't giving up on us

I just wanna be with you
Cuz living is so hard to do
When all I know is trapped inside your eyes

The future I cannot forget
This aching heart ain't broken yet
Oh God I wish I could make you see
Cuz I know this flame isn't dying
So nothing can stop me from trying

Baby you know that
Maybe it's time for miracles
Cuz I ain't giving up on love
You know that
Maybe it's time for miracles
Cuz I ain't giving up on love
No I ain't giving up on us

Baby can you feel it (feel it)
You know I can hear it (hear it)
So can you feel me feel you....

You know it's time....

Baby you know that
Maybe it's time for miracles
Cuz I ain't giving up on love
You know that
Maybe it's time for miracles
Cuz I ain't giving up on love

You know I ain't giving up on us
You know I ain't giving up on
Oh I ain't giving up on us

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Солнышки, держитесь!

В детстве мы играли в Мушкетёров. Бегали с деревянными палками, представляя, что это настоящие шпаги, скакали на воображаемых лошадях, пели "...Но что такое рыцарь без любви?..." Тогда я была Атосом. Благородство, загадочность и застарелый алкоголизм.
Потом мы подросли. И перестали сами играть мушкетёров. Зато, согласно всем девичьим канонам, стали распределять мушкетёров по принципам: "Не, мне больше голубоглазые нравятся", "Портос не толстый, а крупный", "Хочу графа" и т. д., и т.п. И вот тут появился в моей жизни Арамис. Благородный Атос мне уже ни в какую не нравился, не зажигал во мне огня дядько Вениамин, вот в книге нравился, а в фильме нет. Что же касается Арамиса, то его я обожала. Уж очень здОрово Игорь Владимирович в образ попал: циничный, интровертный, утонченный, хитрый, просто охренительно, почти по-блядски красивый, аристократичный, на одну половину мушкетёр, а на другую половину аббат, влюблённый всю жизнь в одну единственную женщину, которая была шпионкой, высокородной шлюхой, а более всего обычной сукой и случайно стала матерью единственного сына графа де Ля Фер.
Прошло много лет. Я до сих пор обожаю Арамиса. Вот только сегодня фраза, которую говорит в самом финале книги д'Артаньян, звучит иначе. И, Боже мой, как же тяжко она звучит.
..."Атос, Портос, до скорой встречи! Арамис, прощай навсегда!"...

Ушел Арамис...
Вчера не стало одного из самых красивых и любимых нами людей кинематографа, Игоря Владимировича Старыгина.

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.

Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.

And death shall have no dominion.
Dead men naked they shall be one
With the man in the wind and the west moon;
When their bones are picked clean and the clean bones gone,
They shall have stars at elbow and foot;
Though they go mad they shall be sane,
Though they sink through the sea they shall rise again;
Though lovers be lost love shall not;
And death shall have no dominion.

And death shall have no dominion.
Under the windings of the sea
They lying long shall not die windily;
Twisting on racks when sinews give way,
Strapped to a wheel, yet they shall not break;
Faith in their hands shall snap in two,
And the unicorn evils run them through;
Split all ends up they shan't crack;
And death shall have no dominion.

And death shall have no dominion.
No more may gulls cry at their ears
Or waves break loud on the seashores;
Where blew a flower may a flower no more
Lift its head to the blows of the rain;
Though they be mad and dead as nails,
Heads of the characters hammer through daisies;
Break in the sun till the sun breaks down,
And death shall have no dominion.

- Ты кто?!
- НИНДЗЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!
- А чего такой медленный?
- Черепашка